На всех этажах мира – Илья Поляков

Выполнение определенного набора предварительных ритуалов казалось обязательным, пусть и причиняло некоторые хлопоты. Но что суета в масштабе перед эпохой? Так что можно было и потерпеть — в дальнейшем соблюдение несложных правил обещало дополнительную торжественность и величие. Осознание этого приятно грело.

Между тем, стоило поспешать — домашние обещали вернуться пусть не очень скоро, но затягивать не стоило. Обида сильна и может помешать размеренному выполнению задуманного. Дополнительно хотелось избежать многих вещей: риска скатиться в сантименты, цинизм и иные крайности — мужчинам не к лицу заламывание рук и потоки красноречия. Слеза если и присутствует, то скупая и единичная. Никаких лихорадочных румянцев и испарен на многозначительном челе. Возможно, уместны мимические морщины и едкая усмешка в духе бюста Вольтера. Как получится. Сразу тут не угадаешь, а проконтролировать сложно.

Прежде всего, требовалось обрядить все как надо. С батей проще — он поймет и без слов. А мать и Танюху успокоить стоило. Они женщины. Чего уж там — слабые по всем нормативам. Только нытьем и берут. Нет в них ни твердости, ни силы настоящей — одни тлен и видимость.

Прежде всего, нужна бумага и нечто пишущее. Герои в книгах применяют карандаши — они не боятся влаги. Вариант приятный своей стойкостью к слезам и прочим жидкостям, хоть со временем такие записи осыпаются, так что не для конкретного случая. Лучше чернила — есть риск порчи водой, но если обойдется, то блеклая синева благородно смотрится на фоне пожелтевшего от неумолимой вечности листа.

Бумагу взял из запасов отца переплетчика — она поплотнее и надежней. Ручку достал из грудного кармана повседневной куртки. Немного пощелкал коготком колпачка, собираясь с мыслями. Показалось, что кухонный стол удобнее.

Черновик решил не писать — легкие помарки выдадут волнение и аристократическую дрожь руки. А на грамотность он не жаловался. В крайнем случае, можно взять еще партию четвертого формата.

Первым делом стоит разобраться с Танюхой — она ближе по духу, но чувства к ней не такие глубокие — его так учили, и он запомнил. О том, куда запрятать позднее бумаги, он уже придумал — их должны найти не сразу, а чуть погодя. Остальное утрясалось по ходу. Еще стоило задуматься о краткости формулировок — так демонстрируется обдуманность и ясность мысли.

«Таньча!

Не ругай себя, если что. И не вздумай казниться. Так и должно было быть. Никого не вини. Просто живи. И постарайся сбежать из этой говенной страны — у нее нет будущего. Если не получится — просто живи. Просто живи. И приведи мою коллекцию в порядок.

Помни, что я действительно тебя любил. Жаль, что так все вышло.

Я.

P.S. На всякий случай оставляю записки в папке с рисунками. Знаю, что если что-то случится, ты туда заглянешь. Вот, собственно, и все».

Короткая записка отняла много сил. Не то чтобы вымотала – как-то потрепала, взъерошила.

Письмо матери он мысленно сложил давно. Так что с ним проблем не ожидалось.

«Мамуль!

Если читаешь это — значит все не очень хорошо.

Человек на шарике живет для того, чтобы что-то понять. Нас тут воспитывают. Мне так кажется. Следовательно, если ты это читаешь — я что-то понял и выполнил свою миссию.

Многие рождаются, живут, годы учатся только ради того, чтобы сказать однажды, как актеры, свое: «Кушать подано!» Пусть мимоходом и пару раз за жизнь. Хотя некоторым достается сотня ролей — просто не всем же играть прим.

Так и я отыграл свои сезоны.

Прошу! Не старайся забрать у Танюхи ей принадлежащее. Пусть она и ушла — не ее то вина. Это ее «кушать подано». Пусть все мое достанется ей. Считайте, что то моя наиглавнейшая просьба. Про остальные вещи она в курсе.

Всем пока. До встречи. Только не торопите ее. 
Я».

Еще раз перечитал. Улыбнулся важно и снисходительно. Глубоко вздохнул.

Сложил аккуратно листы и спрятал их. Танюхин в папку с рисунками — под самый низ. Для матери лист ушел в старую коробку с основными семейными документами. Найдут, если что. Вернулся на кухню.

Взял нож, самый острый в доме — им всегда резали помидоры, поскольку тот не сминал кожурок. Потрогал лезвие большим пальцем. Вроде остро. Зловеще.

Осторожно ткнул острием в живот через футболку. Больно. Похоже на иглы боярышника.

Задрал футболку. Пожалел, что еще не загорел. Уткнул нож чуть выше пупка и стал медленно надавливать. Стало страшно. Чертовы самураи. Как они это делали? А что, если там и не будет коридора, а только плесень, точно в погребе? Или просто тьма и пустота?

Пока можно не торопиться — время еще есть. Да и поразмыслить захотелось так остро, точно пить после урока физкультуры.

В открытую форточку нагло вваливалось лето, душной лапой теребя вихры на макушке. Орали дворовые пацаны на огороженном футбольном пятачке у подъезда. Кажется, его тоже звали.

Выглянул косо в окно, с таким расчетом, чтобы его присутствие не заметили с улицы. Так и есть. Зовут. Двое стараются, напрягая шеи от натуги. Могли бы и до домофона дойти. Так нет — будут реветь на весь район. У троих бананы в ушах — мотают головами каждый со своим ритмом. Остальные уже гоняют мяч. Разминаются. У двоих сырые волосы — с дамбы вернулись только что, вероятно.

Вечером в школе должны быть танцы — последние в этом учебном году, такая традиция после выпускных. Сплошные соблазны и отговорки.

Вздохнув, убрал нож на место. Пошел к выходной двери. Уже отпирая ее, внезапно спохватился и достал свои послания. Хотел порвать. Не порвал. Спрятал в глубину школьного рюкзака под старыми тетрадями в рваную подкладку.

Суетливо попил из-под крана плотной теплой воды и рванул во двор мимо лифта по лестнице, гремя на ходу ключами и машинально потирая под майкой красное пятнышко недавнего укола. Остальное могло повременить. На всех этажах мира.